Холмс задохнулся, просыпаясь. Он открыл глаза и, прокашливаясь, оглядел библиотеку. Сделал глубокий вдох, отметив косой луч тускневшего солнца в западном окне: свет и тень, упавшая на полированные доски пола и доползшая стрелкой часов до самого края персидского ковра под его ногами, дали ему знать, что сейчас ровно 5:18 пополудни.
— Проснулись? — спросила миссис Монро, его молодая экономка, стоявшая тут же, спиной к нему.
— Совершенно верно, — ответил он, сосредоточивая взгляд на ее хрупкой фигуре, — длинные волосы стянуты в тугой пучок, вьющиеся темно-каштановые пряди падают на стройную шею, тесемки коричневого передника завязаны сзади. Из плетеной корзинки на столе она извлекла кучу корреспонденции (письма с иностранными марками, бандероли, большие конверты) и, как ей было поручено делать раз в неделю, начала раскладывать их в стопки по размеру.
— Вы спите так же, сэр. Задыхаетесь, как до отъезда. Принести вам воды?
— Я не думаю, что в настоящую минуту это необходимо, — сказал он, рассеянно нашаривая трости.
— Как вам будет угодно.
Она продолжила раскладывать — письма налево, бандероли посередине, большие конверты направо. В его отсутствие пустой обыкновенно стол заполнился грудами самых разных посланий. Он знал, что там обязательно будут подарки, странные вещи из дальних краев. Будут просьбы об интервью для журнала или для радио и будут мольбы о помощи (потерявшийся домашний любимец, украденное обручальное кольцо, пропавший ребенок и тьма прочей удручающей чепухи, не стоящей ответа). Далее — якобы ждущие публикации рукописи: завиральные и разудалые повествования о его былых подвигах, многомудрые криминологические изыскания, гранки детективных антологий — вкупе с льстивыми прошениями о поддержке, о похвальном отзыве для будущей обложки или, возможно, о предисловии. Он редко отвечал на что-либо в этом роде и никогда не потакал журналистам, писателям или искателям популярности за его счет.
И тем не менее обычно он внимательно прочитывал каждое присланное письмо, изучал содержимое каждой полученной посылки. В этот единственный день в неделю — холодной ли, теплой ли порой — он занимался за столом при горящем камине, вскрывая конверты и вникая в написанное, прежде чем скомкать бумагу и бросить ее в огонь. Подарки, впрочем, откладывались и аккуратно помещались в корзинку, чтобы миссис Монро отдала их тем, кто ведал в городке благотворительностью. Но если послание касалось некоего определенного увлечения, если там не было подобострастных славословий и оно толково отражало заинтересованность тем, что занимало Холмса более всего, — процедурой вывода матки из яйца рабочей пчелы, полезными для здоровья свойствами маточного молочка или, например, новостями в области разведения туземных кулинарных трав вроде зантоксилума перечного (и прочих разметанных по миру курьезов природы, способных, в его представлении, подобно маточному молочку, задержать досадный упадок физических и умственных сил в немолодом организме), — то существовала большая вероятность, что письмо избегнет сожжения; в таком случае оно могло попасть в его карман и пролежать там до тех пор, пока он не сядет за стол в своем кабинете и его пальцы не извлекут письмо для дальнейшего рассмотрения. Порою эти уцелевшие письма куда-нибудь сманивали его: в травяной сад за развалинами аббатства неподалеку от Уординга, где буйно рос загадочный гибрид лопуха и красного щавеля; на пчелоферму под Дублином, где был собран нежданный урожай кисловатого, но не горького меда — оттого что соты оказались покрыты влагой, а погода стояла исключительно теплая; в последний раз — в Симоносеки, японский город, где готовили особое блюдо из зантоксилума перечного, которое, в сочетании с рационом из пасты мисо и перебродившей сои, похоже, обеспечивало местным жителям устойчивое долголетие (поиски документальных свидетельств и сведений из первых рук, имевших отношение к столь редкому, возможно, продлевающему жизнь кушанью, были главным делом его одиноких лет).
— Вам с этим за сто лет не разделаться, — сказала миссис Монро, кивая на стопки писем. Опустив пустую корзинку на пол, она повернулась к нему со словами: — Есть еще, в шкафу в передней, все коробками заставлено.
— Очень хорошо, миссис Монро, — резко отозвался он, надеясь пресечь дальнейшие рассуждения.
— Мне принести остальное? Или подождать, пока вы с этой кучей закончите?
— Можете подождать.
Он взглянул на дверь, показывая, что желает ее ухода. Но она оставила это без внимания, помедлила, расправляя передник, и присовокупила:
— Там столько еще в шкафу — страшно сказать.
— Это я понял. Думаю, пока я займусь тем, что находится здесь.
— Скажу, дел у вас по горло, сэр. Если вам нужно помочь…
— Я справлюсь, спасибо.
Уже пристально он посмотрел на дверь, склонив голову в ту сторону.
— Вы не голодны? — спросила она, нерешительно ступая на персидский ковер, в солнечный свет.
Грозный взгляд, смягченный вздохом, остановил ее приближение.
— Ни в малейшей степени, — ответил он.
— А ужинать вы будете?
— Полагаю, что это неизбежно. — Он на миг вообразил, как она неряшливо трудится на кухне — вываливает на стол требуху, роняет на пол хлебные крошки и вкуснейшие ломти стилтонского сыра. — Вы твердо намерены изготовить ваш сомнительный бифштекс?
— Вы же говорили, он вам не нравится? — удивилась она.
— Не нравится, миссис Монро. Действительно, не нравится — во всяком случае, в вашем исполнении. Зато запеканка с мясом удается вам на славу.